Относительно недавно некая госпожа Голодец – кажется, вице-премьер некоего правительства – высказалась относительно того, что в современном обществе имеется слишком много людей с высшим образованием. Что – с ее т.з., и вероятно, с т.з. указанного правительства – является явным непорядком, поскольку эти самые люди с «в/о» не желают работать там, где они являются необходимыми (опять-таки, с точки зрения правительства). Поэтому желательно, чтобы их количество сократилось, а основная масса граждан ограничилась бы образованием средне-специальным. Наверное, это хорошо – потому, что данные субъекты могли бы вообще потребовать оставить обязательной только начальную (церковно-приходскую) школу. Но удержали свои эмоции и высочайше разрешили хотя бы техникум.
Самое же интересное тут то, что в данном случае госпожа Голодец подняла один из базисных мифов современности, созданный еще тогда, когда оная персона сама ходила в школу. Речь идет про идею об избыточности «лишнего образования». На самом деле, конечно, можно долго говорить о том, что современная системы обучения крайне несовершенна. Можно указать на тот момент, что большая часть нынешних вузов представляют собой чистые «синекуры», занимающиеся исключительно продажей дипломов. И что замена данных заведений теми же техникумами на деле явилась бы не ухудшением, а улучшением общей картины образованности – если, конечно, предположить, что данные техникумы будут давать знания на уровне советского техникума. Однако в словах Голодец, равно как и в бесконечных подобных высказываниях разнообразных представителей постсоветской элиты, как правило, речь идет не о том, что стоило бы обратить внимание на качество вузовской деятельности и установить хоть какой-то «качественный барьер» для них. А о том, что людей с высшим образованием стало как то слишком много.
* * *
И разумеется, как и большинство подобных идей, оное представление возникло еще в позднесоветский период. Тогда, когда официальная пропаганда призывала радоваться необычайно высокому числу студентов и научных сотрудников на единицу населения. Но именно тогда среди советского населения начало распространяться известное сомнение относительно того, в правильном ли направлении идет развитие. Как не удивительно, но возникли они по двум, казалось бы, не связанным, причинам.
С одной стороны все популярнее становилось утверждения о том, что указанное образование является не сравнимым с тем, что существует на «благословенном Западе». Дескать, именно там дают настоящие знания. А все, что у нас – так, видимость. Собственно, это являлось закономерным следствием известного постсоветского отношению к «загранице», как к месту, где доступны все возможные блага – ведь очевидно, что без нормального образования подобное быть не может. (Кстати, забавно то, насколько сильно было воздействие подобной идеи – к примеру, даже те отрасли, в которых СССР был далеко впереди всех, скажем, в оборонной промышленности, воспринимались позднесоветским человеком, как «полный отстой». Собственно, даже инженеры и офицеры совершенно серьезно говорили про «ржавые ракеты» — даже если видели реальное оружие своими глазами.)
И одновременно с этим в позднесоветском обществе проявилась и иная тенденция. А именно – популярной стала мысль о том, что советское образование даже в подметки не годится образованию дореволюционному. Собственно, самый известный пример этого – рассуждение Солженицына об интеллигентах и «образованцах», но понятно, что это лишь один из вариантов крайне распространённой идеи. На самом деле, мысль о том, что советская школа в подметки не годится «классической гимназии», выпускники которой (все!) могут говорить, как минимум, на четырех языках (двух живых и двух мертвых), а советский вуз и рядом не стоял с дореволюционным университетом, просто не могла не возникнуть в тех условиях, когда портрет Николая II занял свое законное место на стене советского интеллигента. Ведь очевидно же, что в стране, где можно было на десять копеек поесть стерляжьей ухи, жить гораздо лучше, нежели там, где на эти же деньги можно купить лишь непонятного супчика в столовой! К тому же, от русской интеллигенции того XIX века осталось немало исторических источников, свидетельствующих о ее необычайном (реально) потенциале – научных монографий, художественных книг, иных произведений искусства. Собственно, уже это вызывало в интеллигенте советском мысль о своей неполноценности. Правда, при всем этом, данное богатство почему-то слабо конвертировалось в общее развитие страны, но про данный момент позднесоветский человек предпочитал не задумываться…
Эти «два направления» критики советской системы образования могут показаться абсолютно независимыми (что дает возможность для антисоветчиков утверждать их верность). Но на самом деле, в их основании лежала одна единственная идея, верная и для «сторонников России, которую мы потеряли», и для «западников». А именно – то, что образование может быть эффективным только тогда, когда станет недоступным для большей части населения страны. Иначе говоря – тогда, когда за него придется бороться. Ведь и «на Западе» (с т.з. позднесоветского человека) оно является платным, и человек, решаясь «образоваться», вынужден или копить/зарабатывать деньги, или брать кредит. И в пресловутой РКМП просто так поступить в университет или даже гимназию было невозможно (как не странно, но позднесоветские люди это знали – из художественной литературы), надо было или зарабатывать деньги, или получить их у какого-то мецената. А значит, любой студент или даже «школьник» (гимназист) имел реальную мотивацию к обучению – поскольку, если он не получал нужного числа знаний, то это значило, что весьма значительные деньги были потрачены впустую.
В противовес советскому периоду, где данная мотивация являлась весьма условной – ведь образование давалось всем бесплатно. И даже учеба в вузе, с ее возможностью «вылететь» рассматривалась, как достаточно «спокойная» — ведь избежать отчисления можно было достаточно легко, скажем, перездавая предметы. Да и вообще, студент не только не должен был думать о деньгах за учебу, но и вообще, мог не думать о деньгах – стипендия хоть и не позволяла «шиковать», но на скромное проживание оказывалась достаточной. Поэтому с т.з. обывателя советский студент или школьник выглядел полностью немотивированным: мало того, что он мог не думать о «хлебе насущном», так еще и не имел страха перед будущим в случае неудачной учебы. Ну, может быть, только опасность службы в армии – так в позднесоветское время служили все…
* * *
Именно исходя из этого в позднесоветское время сложилось впечатление о том, что учеба является практической «синекурой», ничего не дающей обществу. Впрочем, были и иные причины, дающие основание для подобного представления. В частности, очень многие граждане были убеждены, что в СССР однозначный переизбыток лиц, имеющих высшее образование – при недостатке нихкоквалифицированных работников. Подобное состояние может показаться парадоксальным – однако оно имело под собой реальное основание, хотя и отличающееся от обывательских представлений. Дело в том, что традиционно высшие учебные заведения размещались в крупных городах, включая Ленинград (Петербург) и Москву. Особенно богата данными учреждениями была столица – по ряду абсолютно объективных причин. Результатом всего этого было увеличение концентрации студентов в крупных городах, причем большая часть их, понятное дело, являлась местными жителями. (Поскольку и уровень образования тут был выше, и поступать в вуз, живя дома, было легче.)
Проблема была в том, что большая часть промышленности, и вообще, народнохозяйственных объектов, была за пределами «столиц». А значит, именно там существовал реальный спрос на квалифицированные кадры. Т.е., большая часть столичных студентов, и вообще, студентов из крупных городов должна была — в идеале – отправиться в места вновь возводимых заводов, комбинатов, шахт и т.д. – в провинцию. В места со значительно меньшим уровнем комфорта, в том числе, и культурного, «духовного», нежели те, в которых они учились. Собственно, отсюда понятно, что многие из новоявленных выпускников подобного желания не проявляли, и старались любыми способами «закрепиться» в местах своей учебы. Впрочем, не стоит упрекать их исключительно в стремлении к комфорту – та же проблема часто возникала и после выпуска «провинциальных» вузов. Просто сам факт переезда на новое место был для позднесоветского человека не сказать, чтобы особо положительным эффектом.
Это, кстати, очень интересная тема – падение мобильности населения в позднесоветское время. Забавно, например, что наряду с нежеланием молодых специалистов ехать в «тьмутаракань», существовал и обратный процесс. А именно – многие жители национальных республик, где имелся очевидный демографический перевес, упорно не желали переезжать в места, где существовала реальная потребность в труде. Причем, при условии, что там у них будет выше зарплата, появится больше натуральных благ, вроде квартир, и т.п. (Что выглядит забавно на фоне того, что произошло потом, когда практически те же люди потянулись на нищенскую зарплату в варварские условия труда. А нужно-то оказалось всего-навсего, прийти к власти «национально ориентированным силам», благополучно сломавшим все, что только было можно.) В общем, в данном случае можно говорить не столько о переизбытке или недостатки работников высокой или низкой квалификации, сколько о несоответствии места их потребности и наличия в условиях падающей мобильности. Ну, и прибавить сюда полное исчерпание логистических ресурсов крупных городов – т.е., невозможность там создавать новые предприятия и учреждения…
Поэтому говорить о том, что миф об избыточности советского образования имел какие-то реальные основания, нельзя. На самом деле, он, как уже сказано выше, формировался в результате общего процесса зарождения и развития антисоветских мифов, связанных с особенность позднесоветской жизни. Эту тему я уже разбирал не раз, и планирую не раз вернуться к ней. Тут же хочу отметить лишь то, что один раз возникну, данный миф продолжает существовать и в современном обществе, накладываясь на текущие его особенности, вроде катастрофического снижения образовательного уровня. Однако основа его остается той же – советское образование (сейчас российское, но воспринимаемое, как продолжение советского) неэффективно. Поэтому все усилия по его «улучшению» направляются именно на отход от «советского образца». Вводится «болонская система», устанавливается пресловутое ЕГЭ вместо вступительных экзаменов в вуз. (Правда, «серьезные» вузы, наподобие МГУ, все же сохранили систему «своих» экзаменов – очевидно, для «отсечки» массы «гениев» из кавказских республик.)
* * *
Однако базис советской системы образования – ее общедоступность – пока еще остается. Сейчас, конечно, эта общедоступность скорее потенциальная, нежели реальная, однако даже в подобном виде она является достаточно серьезной мишенью для антисоветчиков. Что поделаешь – даже сейчас «кредиты на образование» не стали еще нормой для постсоветских людей, в отличие от той же ипотеки. А значит, «реальной заинтересованности» обучающихся – по мнению критиков – пока так и не наблюдается. Поэтому, разумеется, «наступление в этом направлении» продолжаться – в плане максимального урезания образовательной доступности. В общем, не рискуя демонтировать всю систему целиком, они привычно сосредотачивают свои силы на «отъедании» по частям – что касается и вузов, и школ, и практически убитой системы внешкольного образования. Везде, где можно – будет проводиться «коммерциализация» и введение платы, как главный лейтмотив антисоветского мышления…
Однако нам во всем этом интересно, разумеется, не стремление антисоветски настроенных граждан — в том числе, и во власти (где их количество близко к 100%) — к тому, чтобы полностью разрушить то, что было построено при СССР. Как раз оно-то является совершенно ожидаемым и прекрасно прогнозируемым. Нам – т.е., людям, настроенным на решение проблем современного общества – более интересно тот факт, насколько антисоветское мышление способно исказить восприятие реальности, сделав скрытыми огромное количество путей решения существующих проблем. (И напротив, чрезмерное акцентирование внимания на абсолютно не пригодных для этого направлениях, вроде пресловутой систему грантов – хотя, конечно, это уже другая тема). И в этом плане крайне важным является вопрос о пресловутой «избыточности образования», о том, стоит ли за ним что-нибудь реальное, за исключением вышеуказанного мифа.
http://anlazz.livejournal.com/132547.html
В прошлой части было сказано, что миф об избыточности образования, собственно, не имеет отношения к реальности, и является продуктом антисоветского мышления (точнее, одной из составных частей данного мышления). Однако данная проблема выходит за рамки исключительно антисоветского восприятия и оказывается много шире данного дискурса. И, прежде всего, она порождает вопрос: а может ли реально существовать избыточное образование? Следует ли стараться обеспечить максимально возможный его уровень, или есть какой-то предел, на котором следует остановиться, и за которым данное явление из блага превращается во зло? Короче – можно ли стать слишком умным? На самом деле это далеко не однозначно, и не простое явление, требующее внимательного рассмотрения. И главное – оно является одним из ключей к пониманию советского периода, и его побед, и его неудач.
Однако начнем по порядку. Собственно, в первой части уже указывалось на то, что идея о том, что образование в СССР избыточно, возникло вовсе не из-за понимания реальных проблем в этой области. А из-за общих особенностей восприятия позднесоветского человека. Это само по себе уже ставит под сомнение основной тезис сторонников избыточности: дескать, если все получат «вышку», кто работать будет? Ведь совершенно очевидно, что в том же СССР потребность в квалифицированной рабочей силе (инженерах, врачах, учителях и т.д.) существовала вплоть до самого его распада. Другое дело, что в определенных конкретных местах мог существовать локальный их переизбыток. Однако ровно так же существовал локальный переизбыток неквалифицированных работников (в тех же среднеазиатских республиках). Поэтому скорее можно сказать о неспособности позднего СССР к рациональному управлению трудовыми ресурсами, нежели о том, что в нем был переизбыток людей с высшим образованием.
Но возможна ли была такая ситуация, когда экономика страны реально не могла бы принять всех «образованных»? На самом деле не только возможна – она реально существовала. Правда, не в СССР, а в том, что принято именовать «постсоветским пространством». Дело в том, что фактическое уничтожение любого более-менее сложного производства, совершенное гайдаровской командой (обесценивание оборотных средств предприятий в 1992-1993 годах), привело к фактическому выбросу на рынок массы квалифицированного персонала. Причем, безо всякой надежды на трудоустройство по специальности. Данный факт означал, по сути, катастрофу. Причем, катастрофу полную, в самом жестком смысле – таком, при котором количество страданий близко к таковым при стихийных бедствиях. Даже сейчас, при далеко не лучшей ситуации в стране, то, что случилось в 1990 годах, кажется реальным кошмаром.
Ведь, по сути, в самом лучшем случае можно было надеяться получать зарплату, сравнимую с прожиточным минимумом, причем с задержкой в год-полтора. Задерживают деньги в течение месяца-двух – это уже почти счастье. И не забываем про сотни процентов инфляции в год – в итоге на сумму, полученную через полгода, можно было купить товаров, раза в два меньше, нежели если бы она выплачивалась вовремя. Короче – «Ад и Израиль» в чистом виде. При подобных катастрофах люди выживают, в общем-то, только за счет пресловутого бесплатного супа, сиречь гуманитарной помощи. Но никакой «гуманитарки» постсовкам никто, как известно, не слал – напротив, из страны широкой рекой вытекали капиталы, заработанные «тут» деньги старательно прятались «там». В стране замерзали города – а с телеэкранов лились речь о проводимых реформах. В стране не платились пенсии – а высшие власти рапортовали о необычайном «духовном возрождении». И, в общем-то, считалось, что, конечно, тяжело – но зато свобода и демократия (правда, если кто с этим был не согласен – то его расстреливали из танков).
* * *
Впрочем, речь сейчас идет не о том состоянии, в котором постсоветские страны оказались после 1991 года, а несколько о другом. О том, что при всем этом гуманитарной катастрофы удалось избежать. Да, это звучит неожиданно – однако придется признать, что 1990 не стали концом, по крайней мере, для России. Хотя именно такой сценарий и выглядел наиболее вероятным. Но в реальности стране удалось выжить – хотя, если поглядеть на действия тогдашних властей, это выглядит фантастичным – а людям более-менее приспособится к существующим условиям. Последнее только кажется банальным – но на самом деле представляет собой сложнейшую социальную задачу. Ведь представьте себе – миллионы человек сменили свою профессию, свой образ жизни. Люди научились выживать. И тут не особенно важно (в плане поднятой темы), перейдя на питание со своего огорода, уехав в другой город или выбрав иную профессию. По сути, социальная мобильность бывших советских граждан оказалась – в отличие от того, когда они были еще советскими – высокой. (Вот еще одно свидетельство общественного характера личности! Пока общество было одним – ничто не могло «выковырять» их с насиженных мест. Стоило ему измениться – и все стало по другому…)
В общем, массового вымирания и гуманитарной катастрофы удалось избежать. И это, ИМХО, стало неожиданностью для пришедших к власти «демократов» — в начале 1990 годов пресловутая мысль о том, что «30 миллионов умрут, не вписавшись в рынок» рассматривалась, как норма. И никто не думал против этого протестовать – за «Выбор России» в 1993 году проголосовало целых 15% населения. И это, надо понимать, не олигархи и не бандиты. Однако уже к концу десятилетия стали раздаваться голоса, что это фейк – поскольку сама подобная мысль стала немыслимой. Впрочем, тут разбирать ситуацию 1990 годов нет смысла – поскольку это не большая даже, а огромнейшая тема. В рамках выбранного направления нам скорее важно то, что бывшие советские люди проявили значительную «гибкость сознания», сумев из работников советской экономики стать работниками постсоветской экономики. Ими была создана хоть как-то, но функционирующая система периферийного капитализма. Самое же главное при этом – то, что в данном случае никакой внешней негэнтропийной силы вообще не просматривалось – «новорусские власти» практически полностью представляли собой хищников-утилизаторов, не видящих для себя никакой цели, кроме обогащения на процессе разрушения огромной страны.
Т.е. общество выжило за счет пресловутой «внутренней структуры». (В отличие от, скажем, 1917 года, когда напротив, был мощнейший «заряд» негэнтропизма внутри пришедших к власти большевиков и поддерживающих их рабочих. А общество, напротив, распадалось на всех своих уровнях…) Поэтому оно смогло пройти через катастрофический переход и восстановить более-менее пригодную для жизни основу – несмотря на все старательства элиты (начиная от властей и заканчивая «творческими деятелями») по своему уничтожению. Вот тут то мы и подходим к самому важному. А именно – к тому, что наличие подобной «структуры» всегда и везде выступает, как однозначное благо. Даже если оно существует в условиях полной деградации и развала – в последнем случае, оно позволяет «ужасу» не превратиться в «ужас-ужас-ужас», наподобие того, что мы наблюдаем на современной Украине (т.е., в полный распад всего и вся).
* * *
Но как же к этому относится вопрос с образованием? А очень просто. Дело в том, что, по своей сути, оно является ни чем иным, как процессом упорядоченного «выстраивания», структурирования человеческой личности. Это противоречит «обыденному» восприятию данного процесса, где полагается, что в нем человек должен «усваивать», т.е., запоминать некую информацию, которую на него обрушивает преподаватель. И именно по «степени» ее усвоенности и следует судить об образованности человека. Однако это не так. В реальности очень мало людей оказываются способными запомнить все те горы сведений, которые они получают за время учебы. Поэтому надеяться, что после обучения в университете они смогут вспомнить о том, о чем читались лекции на первом курсе, конечно не стоит. Да, если честно, то применять именно эти знания в значительной степени негде. Ведь речь идет или о довольно «отвлеченных» задачах, вроде высшей математике, которой обучают инженеров или педагогов. Или о информации практической, но в связи с общим развитием утратившем свое значение. Именно поэтому определенная категория граждан так любит рассуждать о том, что образование не имеет смысла – ведь получается, что все услышанное на лекциях «в одно ухо влетело – в другое вылетело»…
Однако в реальности дело обстоит несколько сложнее. А именно – в связи с необходимостью хотя бы локального усвоения информации человеческая личность перестраивается. Мозг – штука довольно адаптивная, а значит, годы работы с достаточно интенсивным информационным обменов (речь идет, конечно, о тех студентах, что реально учатся, а не «просиживают» часы за столом, и уж тем более, не о тех, что появляются несколько раз за семестр) неминуемо накладывают свой отпечаток на психику. В итоге человек учится упорядочивать получаемые знания, учится оптимально с ними работать. Иного быть просто не может – поскольку вся информация, получаемая студентом, на порядки превышает то, с чем приходится иметь дело в обыденной жизни. Еще интереснее, что подобную задачу, пуская и в более скромном варианте, приходится выполнять и школьникам.
В итоге, образованная личность получает отличие от необразованной не только в виде запомненной ею разнообразной информации. Гораздо важнее то, что она имеет навыки работы со структурами, в том числе, и довольно сложными. Для человека, не прошедшего через образовательную структуру, мир «плоский» и неразделенный. Для огромного числа мыслителей это представляется несомненным благом – по сравнению с нынешним «клиповым» сознанием. (И поэтому еще удивительно, что антиобразовательная истерия в настоящая время довольно слаба.) Однако за это приходится очень дорого платить — платить тем, что размер этого мира крайне ограничен. Как говориться, для крестьянина Ойкумена оканчивается за деревенской околицей, все, что вне – Космос (не в смысле, что порядок, а в смысле, что недоступный для понимания мир). Выход за пределы околицы – это уже начало «клипизации сознания», результат взаимодействия с «книжной культурой» (к примеру, Христианством).
Поэтому не стоит жалеть о покинутом «целостном» прошлом – это так же смешно, как жалеть о давно ушедшем «гармоничном» состоянии неразумного существа, не мучающегося «вечными» человеческими проблемами. А следует признать, что образование является механизмом, позволяющем личности взаимодействовать с большим количеством информации. Причем, чем «выше» уровень образования, тем с более сложными структурами получает возможность работать человек, тем более «информационно структурированной» становится его сознание. И пуская 99,9% тех знаний, которые он получает в школе и, уж тем более, в вузе, окажутся ненужными в жизни, тем не менее, не следует считать, что они прошли бесследно. (Правда, это, опять-таки, верно для тех, кто реально учился, а не «отсиживал пары».) Они «конвертировались» в устройство личности, в ее усложнение и повышение ее негэнтропии…
* * *
А значит, стоит понять, что «бесполезного» образования нет и быть не может. Да, при этом оно реально отнимает у человека «счастье» единства мира, однако не стоит об этом особо жалеть – так можно и до представлении о благи идиотизма (в медицинском смысле слова) дойти. Впрочем, нам гораздо важнее то, что никаких причин считать подобное изменение личности лишним для тех или иных условиях, не существует. Да, реально для властей может показаться оптимальным общество, где люди лишены элементарных навыков мышления, и целиком «прикованы» к единственно возможному для них труду. Впрочем, это характерно не только для властей – а для любых «хозяев», т.е., лиц, для которых характерно управление чужими волями. Самым красноречивым примером тут будет использование гастарбайтеров – абсолютно бесправных и не способных на неподчинение работников, живущих и трудящихся в абсолютно неподготовленных условиях и полностью находящихся во власти работодателя. Однако для самих работников, понятное дело, подобное положение не является благом. Напротив, именно возможность самостоятельно принимать решение, в том числе, и по смене деятельности, выступает для них хоть какой-то гарантией против полного произвола «хозяев».
Однако то же самое можно сказать и про общество целиком. Ведь понятно, что высокоструктурированное, обладающее высокой негэнтропией общество невозможно создать на основании «слабых» элементов, у которых просто не хватит для этого «внешних связей». Именно поэтому для сложного общества всегда требуется «сложная» личность. Понятно, что верно и обратное – для формирование «сложной» личности требуется «сложное» общество. Процесс этот диалектический. Однако для нас тут важен тот факт, что именно процесс усложнения, как процесс, позволяющий работать с большим количеством информации, внешних и внутренних связей, является основой для наиболее устойчивого существования человечества. Т.е., для его существования вообще. (См, например, приведенный выше пример «внутренней стабилизации» «сложного» российского общества в хаосе начале 1990 против лавинного распада «простого» российского общества в 1917 году, когда выбраться удалось лишь за счет наличия более-менее «сложных», пролетарско-большевистских анклавов.)
И значит, с т.з. общества и его долговременных интересов, образование «излишним» быть не может никогда. Другое дело, что для его обеспечения у социума может просто не хватать сил – как это было в раннесоветское время. (Когда не было не столько средств, сколько физически не хватало людей, способных работать в образовательной области. Тот же Макаренко, к примеру, постоянно пишет о чудовищном кадровом голоде, который испытывали его учреждения.) В подобном случае, разумеется, приходится обеспечивать тот уровень, на который хватает возможности. Однако и в этом случае должен быть выше «нормального» — это правило работало и в раннесоветское время. Потому, что для общества подобной структуры всеобщее начальное образование – уже очевидный «оверкилл» с т.з. привычного представления. (Именно поэтому дореволюционное руководству упорно тормозило процесс развертывания «всеобуча», речь о котором шла еще с конца XIX века.) Однако именно этот «оверкилл» прекрасно сработал в период индустриализации.
* * *
Впрочем, о данном периоде советской истории надо говорить отдельно. Пока же стоит сказать лишь то, что именно отношение к образованию, как к базовой ценности (а не прикладной, как это принято в «обычных» обществах), является одним из важнейших свойств «советского проекта», как такового. И именно поэтому отказ от данной идеи, начавшийся в позднесоветское время, характеризовал кризис не просто советской педагогической системы – но кризис всего общества, в самых глубинных его проявлениях.
Сама мысль о том, что знания может быть много, что его можно было бы ограничить (т.е., ситуация, когда фраза «умные все стали» перестала характеризовать явных врагов страны) – являлась верным индикатором перехода от советского к антисоветскому мышлению. Впрочем, верно и обратное. А именно – то, что главным признаком отказа от антисоветизма станет изменение отношения к знаниям, отказ от нынешнего «утилитаризма» в этом плане(главное, чтобы зарплату большую получать) и даже консерватизма – когда, как и до революции, считается, что образованных не должно быть особо много (а подобные мысли сейчас весьма популярны, и не только среди властей)– станет прекрасным показателем завершения настоящей Катастрофы.
Но об этом надо говорить особо…
http://anlazz.livejournal.com/132738.html
