Поздний СССР. Культ образования
В СССР после войны продолжающийся технологический взлет, модернизация, строительство новых предприятий и создание целых новых отраслей потребовали большого количества специалистов с высшим образованием, а также хорошим средне-техническим.
Их готовили с размахом, в больших количествах. Кроме того, гуманитарный характер государства рабочих и крестьян требовал также большого числа учителей, врачей, работников культуры и искусства. Также и эти специалисты были подготовлены.
В 1963 году завершился переход к всеобщему обязательному 8-летнему образованию, при этом до 10 или 11-летнего полного полагалось «добирать» в ПТУ и техникумах, параллельно с получением специальности. Позже школа снова перешла на 10-11 летнее обучение, при обязательном 8-летнем и тех же техникумах-ПТУ как параллельном пути получения среднего образования.
На 1975 год в СССР действовали 856 вузов (в том числе 65 университетов), в которых обучались более 4,9 млн студентов. По числу студентов на 10 тыс. человек населения СССР значительно превосходил такие страны, как Великобритания, ФРГ, Япония и др.
Особенно важно: подавляющее большинство этих студентов были «интеллигентами в первом поколении», детьми чаще всего крестьян, родители которых еще жили в родной деревне. У Шукшина есть известный рассказ о том, как такие новоиспеченные городские студенты едут на малую родину и вначале пытаются играть в «интеллигенцию», обсуждая модные книги, а затем переходят к искреннему общению о том, что их интересует на самом деле — о делах деревенских.
Те, кто жил в годы позднего СССР, помнят распространение какого-то судорожного культа Высшего Образования.
Разумеется, такой культ был распространен не во всех слоях общества. Родители-рабочие могли не иметь ничего против того, чтобы сын или дочь пошли по их стопам. Однако чем более честолюбивыми были родители. и чем выше был их собственный уровень образования, тем активнее и требовательнее они наседали на детей, чтобы те непременно «поступили» (даже само слово «поступить» означает именно заветное поступление в вуз — но не в средне-профессиональное учебное заведение).
«Парень был в черных очках, но Малянов этого сопляка знал, кандидат в
рядовые необученные из семнадцатой квартиры, второй год никуда поступить не может и не хочет»
(Стругацкие. «За миллиард лет до конца света»).
Честно говоря, для меня этот культ был загадкой всегда. Тем более он странен потому, что официальная пропаганда была строго обратной: рабочий класс — это звучит невероятно гордо, по телевидению крутили передачи типа «чему и как учат в ПТУ», в любой школе вели пропаганду средне-технических учебных заведений (просто потому, что там был хронический недобор, абитуриентов заманивали). Даже для детей писались стихи о замечательных представителях обычных не-высших профессий.
Когда-нибудь из дома
Уеду я в тайгу.
И с теми, с кем сегодня
Я во дворе дружу,
Железную дорогу
В тайге я проложу.
По рельсам к океану
Помчатся поезда,
И мама будет сыном
Довольна и горда.
Она меня сегодня
Стыдила сгоряча —
Строитель в наше время
Не меньше скрипача.
(С.Михалков, «Недотепа»).
В чем же причина того, что при такой мощной пропаганде «простых» профессий народ ломился в ВУЗы так, что трещали приемные комиссии? А те, кто туда не попал, втихомолку всю жизнь считали себя кем-то вроде неудачников?
Я даже думаю, что обилие не дающих никакого образования платных «вузов» в сегодняшней РФ — это следствие невидимой руки рынка, как ответ на горячую и мощную потребность граждан пристроить свое дитятко непременно к высшему образованию. Из моих знакомых уже почти все выучились на какого-нибудь «менеджера» или «психолога», при этом их работа крайне далека от полученной как-бы-специальности, и часто этот «диплом» не имеет никакого практического значения. Но — приятно, есть высшее образование!
Причина такого рвения к в/о в позднем СССР не была, вроде бы, экономической. Скажем, в ФРГ действительно любое образование получить выгодно, так как в общем случае с образованием ты заработаешь больше, чем без него. Подобной корреляции совершенно не было в СССР. Водитель автобуса «кормил семью», а жена-учительница «подрабатывала». Рабочий мог получать значительно больше инженера. В некоторых областях в/о давало прибавку к жалованью, но в общем и целом — нет.
Точно так же и безденежные социальные блага в первую очередь распространялись на рабочий класс — а не «прослойку», без в/о было проще и квартиру получить, и ребенка в лагерь отправить.
Получается, что люди стремились получить «вышку» себе же во вред, в прямой экономический вред.
Как-то anlazz высказал идею, что такое стремление к в/о было связано с тем, что образованный человек работает с меньшей степенью отчуждения. Люди стремились к неотчужденному труду.
Я не могу с этим согласиться. Степень отчуждения гораздо больше зависит от следующих факторов: 1. конкретное место работы, 2. отношение человека к своему труду.
Была масса рабочих — рационализаторов и изобретателей. И масса же бесполезных инженеров в бесполезных НИИ. Воспитательница детского сада могла работать творчески и реально воспитывать детей, а учительница старших классов (с супер-пупер в/о) — тупо-бессмысленно «отводить» часы и радостно ехать копать грядки на даче. Деревенский фельдшер работал более самостоятельно и неотчужденно, чем молоденькая врачица в крупной больнице под руководством светил и выдающихся специалистов. Художник-оформитель после ПТУ творчески самовыражался, оформляя афиши и рисуя для себя в свободное время, а библиотекарша после вуза могла быть подневольной девочкой на побегушках.
Разумеется, могла наблюдаться и обратная картина — но вот прямой корреляции между ростом образования и снижением степени отчуждения как-то вообще не просматривается.
Мне лично в свое время озвучивали причину культа в/о так: «Но ведь без в/о ты будешь пахать на тяжелой, грязной, неприятной работе!» Ну не знаю. Опять же, при чем тут в/о? Является ли «чистой и легкой» работа патологоанатома или прораба на стройке (мне тут недавно рассказывали ужасающую историю про женщину-химика, которая таскала какие-то 20-килограммовые мешки)?
В то же время существует масса вполне себе чистеньких специальностей — от работника почты до парикмахера или фармацевта, вовсе не требующих высшего образования.
Кстати, например, труд ветеринара не котировался, и ветеринарное образование считалось «неполноценным» в/о. Это объяснялось просто: ну ветеринар — это же коровам хвосты крутить! То есть это что-то слишком близкое к ненавистной, презираемой крестьянской работе.
То есть все вот эти аргументы не работают, и причина культа в/о в позднем СССР представляется почти мистической, не материалистической.
Мне представляется, что объяснение у этого культа следующее.
Бытие все равно определяет сознание. Но с большим запаздыванием, иногда на целое поколение.
То есть у общественного сознания есть огромная инерция.
Опыт жизни в эксплуататорском обществе у наших предков насчитывал много веков. Естественно, что у людей, живущих в условиях перманентного бедствия, перманентного полуголодания и временами — настоящего голода, постоянного насилия, по сути — настоящего инферно — нет других целей и мотиваций, как из этого инферно выбраться. Не самим — так хоть детям.
До революции, когда образованных специалистов в РИ вообще было мало, любое образование было шансом именно что выбиться, выбраться из инферно курной избы и крестьянского смертельного быта. Разночинец мог быть нищим, но эту нищету все еще нельзя было сравнить с ужасающим положением и тяжелейшим трудом крестьянина и крестьянки.
Связка «образование- благополучие» закрепилась из поколения в поколение, пусть даже и получали то образование единицы, но образованный человек воспринимался уже как «барин», как стоящий выше на ступеньку, чем «мужик».
Это была та житейская мудрость, которая помимо всех общественных перипетий передавалась от отца к сыну, от матери к дочери. Именно поэтому вчерашние крестьяне так охотно рвались к образованию и требовали этого от своих детей.
Положение крестьян при Советской власти стало, разумеется, лучше — но не сразу, не единовременно, не везде; коллективизация была сложным и неоднозначным процессом, война, разумеется, жизнь тоже не облегчила, а ровным счетом наоборот. И лишь после войны и положение собственно самих крестьян стало значительно улучшаться. С рабочими дело обстояло несколько лучше. Но по моим личным впечатлениям, безумный культ в/о родился и существовал не в среде рабочих и городских служащих, а как раз в среде вчерашних выходцев из деревень. Работница фабрики или продавец прекрасно понимали, что можно вполне неплохо устроиться и жить в хороших городских условиях и не имея никакого в/о.
А вот у деревенских это был императив, внушенный через поколения и поколения: закрепиться в городе… стать «барином»… быть чистеньким и не марать руки «грязной работой».
И этот мощный зов предков, порожденный ужасом перед деревенской жизнью и деревенским трудом, оказывался сильнее и мощнее всех пропагандистских усилий.
Была ли эта проблема фатальной? Думаю, нет. Мне кажется, второе и уж наверняка третье поколение живущих в городе сменили бы приоритеты, они уже и менялись. Уже становилось ясно, что главное — делать то, что тебе нравится, а не «получить в/о». Наши дети воспитывались бы уже иначе и выбирали бы то, что им реально нравится, а не то, что переведет их в разряд «бар». У нас появились бы в массе гордые собой и увлеченные своим делом простые слесари, техники, медсестры, а не только невнятные «специалисты с в/о». Но этого так и не произошло.
Почему «культ в/о» до сих пор частично сохраняется в РФ — очевидно, это следствие регресса, когда общественное сознание разом откатилось на предыдущий достигнутый уровень. Призрак голода в 90-е напугал народ, и выход стали искать в проверенной дедовской мудрости: «главное, чтобы деточка выучилась». Поразительно, что в нашем случае эта мудрость оказалась полным банкротом: хозяевами жизни стали троечники и двоечники, а отличницы в лучшем случае надрываются, чтобы как-то прокормить семью. Но «дедовская мудрость» оказывается сильнее реальности.
Да, все вышесказанное относится к официальному высшему образованию «для диплома». Разумеется, самообразование, вообще подлинное приобретение знаний, мышление — это непреходящая ценность и всегда замечательно. И высшее образование хорошо в том смысле, что оно учит мышлению и умственному труду.
Беда лишь в том, что стремятся к такому образованию вовсе не по этой причине.
И зачастую вовсе не те люди, которым это на самом деле нужно.
http://blau-kraehe.livejournal.com/510317.html
Развёрнутый комментарий от Anlazz
Об образовании и отчуждении в СССР.
Недавно Яна Завацкая – Синяя Ворона – опубликовала интересный пост, касающийся вопроса о высшем образовании. Точнее, об отношении к нему в познесоветское/постсоветское время. А отношение это, как известно, весьма специфическое – а именно, несмотря на то, что данное образование почти не дает никаких жизненных преимуществ, оно рассматривается, как почти обязательная цель в жизни. Причем, как упоминает сама Яна, пошло это именно из позднесоветских времен – современный «культ образования» довольно вторичен. И, в принципе, достаточно рационален – большинство современных вакансий имеют требование в виде наличия «в/о», даже если речь идет о низко квалифицированной работе.
Однако сами эти требования проистекают именно из позднесоветских представлений о месте высшего образования в жизни, в рамках которых человек, не получивший его, является … э-э-э, лицом с не слишком высокими умственными способностями. Ну, или лицом с определенными вредными привычками, помешавшими ему это сделать. Ну, в общем, человеком, не способным на некий минимум усилий ради соответствия общепринятым нормам – т.е., однозначно, не лучшим кандидатом на любую работу. Однако в позднесоветское время ситуация была иной. Во-первых, никаких проблем устроиться на работу без высшего образования не было. Скорее наоборот – рабочие разных специальностей требовались всегда и везде. Причем, на вполне приличную зарплату, часто превосходящую зарплату людей с высшим образованием. А вот последним порой приходилось не просто устраиваться туда, где есть свободные места – но еще и отрабатывать там, куда получил «распределение».
Впрочем, если получившие «вышку» все-таки ухитрялись тем или иным образом избежать отправки туда, куда Макар телят не гонял, и устроится на работу в крупном городе, то, скажем, получить жилье им было крайне тяжело. Намного тяжелее, нежели «работягам» — ведь последних, как известно, был дефицит, и каждый завод или фабрика старался переманить их чем-то помимо стандартной «тарифной сетки». В итоге рабочие массовых профессий переселялись в новые дому где-то через год-два после начала работы (тесть у меня, скажем, получил квартиру через полгода после того, как устроился на завод), а «специалисты», если в них не было серьезного дефицита (а именно подобная ситуация была в крупных городах, в которых обычно и находились вузы) ждали гораздо дольше. Хуже всего было в случае научных работников, решивших связать жизнь со столицами – тут даже комната в коммуналке рассматривалась, как подарок судьбы.
Однако при всем этом, как уже не раз говорилось, с рабочими специальностями был дефицит (в 1980 годы на заводы завозили даже вьетнамских рабочих!), а в вузы всегда существовал ощутимый конкурс. Впрочем, у Яны в посте прекрасно об этом сказано, и я не буду особо повторяться. Вопрос состоит в том, что же обеспечивало данный феномен. Собственно, сама Завацкая считает, что его основание лежит в некоем культе образования, возникшем среди низших слоев населения еще до Революции, и основанном на связке: «образованный человек – барин». Причем, основной «зоной распространения» этого культа являлось сельское население, для которого получение высшего образования рассматривалось, как возможность избежать тяжелого и грязного крестьянского труда.
* * *
Подобное объяснение выглядит достаточно разумным. Однако есть тут небольшая тонкость, которая все меняет. А именно – для жителей села подобным переходом от тяжелого крестьянского труда, к труду более «чистому» и легкому был переезд в город вообще. Собственно, большая часть вчерашних крестьян пополняла число как раз городских пролетариев: что поделаешь, уровень образования в селе был объективно не слишком высоким. Это, конечно, не запрещало отдельным представителям данного социального слоя поступать в ведущие вузы, включая МГУ, однако на уровне статистической выборки большая часть их шла именно в ПТУ и техникумы. А высшее образование было, все-таки, уделом горожан. Причем, разумеется, наиболее «образованные» слои тут имели явные преимущества. Это – тоже неизбежность: усилий государства было недостаточно, чтобы свести к нулю значение «семейного» образования. А оно в колхозной, рабочей или, скажем, профессорской семье было различным. К сожалению, это так – поэтому, несмотря на все попытки установить «позитивную дискриминацию» в пользу менее образованных слоев, «интеллигентские детки» все равно прорывались наверх.
Впрочем, даже для тех людей, которые происходили из рабочей среды, вряд ли стоит считать особо значимой концепцию «образованный – барин». На самом деле, конечно, были и те, кто шел в вуз ради «теплого местечка», однако средний советский инженер, врач или учитель, как уже сказано выше, не слишком отличался по уровню жизни от среднего слесаря или водителя. А уж о каком-нибудь геологе – профессии в те же 1960 годы крайне популярной – можно говорить и обратное (хотя и врача элементарно могли «послать» в ту же Сибирь). Поэтому думать о том, что в вуз шли «барствовать» было бы странным.
Другое дело, что сама «интеллигентская жизнь» действительно несла в себе некоторые признаки аристократизма. Но этот «аристократизм» был полной противоположностью уже упомянутому «барству». Зато очень близок к тому поведению многих представителей русского «образованного сословия», которые в свое время бросали сытую и спокойную «обывательскую» жизнь, и целиком отдавались борьбе. Борьбе за «народное счастье» — если речь шла о революционерах. Борьбе за знания – если речь шла об ученых. Борьбой за образование – если речь шла об учителях.
Собственно, это сходство действительно было, и совершенно неудивительно, что оно реально привлекало молодых людей. Потому, что это – свобода. Не мифическая свобода буржуазно-демократического общества, с его политической борьбой, выборами и «правами меньшинств». А настоящая свобода разумного существа – возможность делать то, что считаешь нужным. Не то, что захочешь – желания есть вещь туманная и непрерывно меняющаяся, а что выступает нужным с т.з. существующей в голове картины мира. То есть та самая свобода, которая, по Марксу, есть осознанная необходимость. Та, которая сменяет вынужденную необходимость отчужденного общества. Разумеется, понятно, что для дореволюционной интеллигенции эта самая возможность страшнейшей эксплуатацией низших слоев населения – даже если ее представители сами и отказывались это делать. (Однако низкой ценой труда или, скажем, продовольствия, они пользовались.) Но для интеллигенции советской основанием для подобной возможности (да, только возможности, а не гарантированного получения) – освобождения от господства вынужденной необходимости – было само устройство общества.
Однако поскольку речь идет о состоянии, являющемся оптимальным для любого разумного существа, то тут даже тень возможности оказывалась сильнейшим фактором привлекательности. Да, в реальности большая часть интеллигентов так и оставалась под спудом чудовищного давления отчуждения – но потенциально оно было меньше, нежели для, например, конвейерных рабочих (да и вообще, для большинства рабочих). Потому, что над любым рабочим в индустриальной экономике всегда стоит мастер, начальник участка и т.д. – который, собственно, и говорить им, что нужно делать. А так же – что не нужно делать, и что будет, если сделаешь не то, что нужно. Над инженеров, врачом или даже учителем (в советское время), разумеется, так же есть такой «человек», однако его вмешательство является (что важно) экстраординарным явлением. Для рабочего же, как для человека, работающего изначально «по чужому проекту», точнее, по чужим технологическим картам (эта такая бумага, где расписано, какую операцию и когда надо делать), наличие «активного надсмотрщика» является неизбежным. Правда, подобная ситуация характерна не для всех рабочих — но об этом будет сказано ниже.
* * *
Пока же можно отметить только, что данное условие действительно было исключительно «статистическим». В реальности же, как и пишет Яна, все зависело от конкретного места работы. Однако общественное сознание оперирует именно «статистическими» характеристиками, оно ухитряется не замечать исключений, даже довольно значимых. Более того, порой оно захватывает даже не реальное положение вещей, а ситуацию «в динамике»: общество воспринимает, как норму, не текущее положение, а то, что «должно быть». Так было, например, в 1920 годы, когда реально выгодным была работа во всевозможных «артелях», а для большинства граждан (причем, включая наиболее молодых и активных) желательной становилась работа на заводах. В итоге практически вся новая рабочая сила шла на пополнение создаваемой промышленности. (Порой эта страсть к прогрессу принимала еще более «сильную» форму – можно привести пример той же ГИРД, которая вначале существовала вообще «на общественных началах». И это при том, что, скажем, «паяя примусы», можно было зарабатывать много больше.)
Именно поэтому массовая «пролетаризация» населения, в смысле, переток его в область промышленного производства, в то время практически не требовала усилий. Это может показаться странным в свете указанной модели: ведь формально, уровень отчуждения труда в промышленности в данное время был выше, нежели в том же сельском хозяйстве. Однако в реальности работа в промышленности давала большую свободу – хотя бы потому, что гарантировала непременный результат разумной деятельности. Иначе говоря, рабочий, прикладывая усилия согласно своему пониманию технологических процессов, обязательно получал результат этого. Ключевые слова тут «понимание» и «результат» — рабочий в большинстве случаев оказывался не пассивным исполнителей воли мастера, инженера и т.д., а «соучастником» его в производственном процесса. Самым ярким примером подобной деятельности служит «стахановское движение». Сам Стаханов, по сути, проявил себя в роли не столько рабочего, сколько технолога – полностью изменив технологию добычи угля. До него один человек рубил уголь и крепил шахту – после рубить и крепить стали отдельные рабочие, в итоге производительность выросла в разы.
Подобная чисто инженерная деятельность «изнутри техпроцесса» оказалась крайне эффективной – поскольку для управленческого персонала многие нюансы являются просто неизвестными. (К примеру, применение разделения труда в шахтах тормозилось тем, что трудно было определить, сколько надо человек на ту или иную работу. В случае Стаханова же шахтеры сами, на конкретном участке, устанавливали данное соотношение.) Правда, в данном случае был довольно интересный нюанс, который впоследствии стал роковым для «стахановцев» (в широком смысле слова). А именно – все вышесказанное прекрасно работало для достаточного простого производства, в котором было возможно понимание техпроцесса его отдельными участниками. При усложнении данного процесса подобная ситуация, к сожалению, пропадала. Это добычу угля можно усовершенствовать «глядя из шахты», а вот для той же химической промышленности подобная «самодеятельность», увы, чревата. Именно поэтому, дав колоссальный рывок на начальном этапе индустриализации, «стахановское движение» впоследствии выродилось в довольно унылое и формальное «социалистическое соревнование.
Именно поэтому по мере развития производства уровень знаний становился все более критическим. А главное, чем дальше, тем меньше становилось возможности для рабочего проявить свою инициативу и получить от нее результат. Введение же конвейерного производства, оптимального с т.з. «формальной» производительности труда, гарантированно убивало всякую инициативу на корню. (Именно поэтому переход к данной форме производства, ИМХО, явилось одной из причин начала деградации советского общества. Но это, понятное дело, иная тема.) Разумеется, в стране оставалось еще множество производств, где уровень свободы рабочего был выше, нежели на конвейере, однако и тут требование к достаточно высокому уровню квалификации оставалось в силе. Впрочем, оно, хотя бы, было реализуемым – как раз на подобных мелко- и среднесерийных производствах (в основном, оборонных, но не только) рабочие чувствовали себя намного «свободнее», нежели на конвейере, выступая реальными «гегемонами», могущими, к примеру, оспорить то или иное инженерное решение. Пожалуй, именно тут можно было наблюдать процесс «поднятия» рабочих специальностей к специальностям «инженерным», когда разница между «пролетариями» и ИТР стиралась до минимума. (И не только за счет «инженеризации» рабочих – но и за счет «физического» вклада инженерного персонала: как говориться, инженер-электронщик, не умеющий паять, не инженер.)
* * *
Именно поэтому начался «поворот» общественного сознания в сторону высшего образования. Опять-таки, следует сказать, что речь шла не столько о реальном положении вещей, сколько об отображении его в информационном пространстве общества, со всеми его особенностями и недостатками. К примеру, как уже сказано выше, «нормальным» состоянием промышленности воспринималось именно указанное конвейерное производство – несмотря на существование огромного числа мелко- и среднесерийных предприятий. Более того, «нормальным» рассматривалась именно работа на производстве – та же сфера обслуживания, по сути, оказывалась «за зоной внимания». Иначе говоря, мало кто из молодых людей, выбирающих работу, ориентировался именно на нее – даже в конце 1980 годов, когда работа в данной области оказывалась намного выгоднее, нежели труд на заводе. Завод, КБ, научный институт, больница, школа, стройка, транспорт – вот эти области до самых 1990 годов были «на свету», все остальное же – в глубокой «тени» восприятия советского человека. Так что мысли Яны, что хороший автослесарь или художник-оформитель мог жить лучше, или, по крайней мере, свободнее, нежели инженер или ученый, не имеют смысле – поскольку они, по сути, даже «не отображались» в существующем культурном поле, в отличие от тех же слесарей, токарей или, даже, водителей автобусов. А выбирать «не существующую» профессию мало кто способен…
В общем, можно сказать, что приоритет высшего образования объясняется именно особенностями развития советского общества, причем, в основном позитивными. Но не всегда – как та же ориентация на «жестко структурированное», «конвейерное» производство, по сути, лишающее СССР одного из главных своих преимуществ – возможности разумного участия работников в производстве (каковым являлось то же «стахановское движение»), вместо «тупого» следования инструкциям. Однако разбирать ошибки подобного рода надо отдельно. То же самое стоит сказать и о реально серьезной, точнее, серьезнейшей проблеме, которую испытывал поздний СССР – о ситуации со сферой услуг. О ней так же говорить особо – что и будет сделано в следующей части – однако тут стоит заметить, что основа этой самой «мегапроблемы» лежала не в чем ином, а как раз в тех особенностях советского общества, которые позволили СССР совершить послевоенный рывок и стать сверхдержавой.
Т.е., основанием кризиса в деле обслуживания населения выступала, по сути, победа на уровне международного противостояния, взрывная модернизация общества и развитие самых современных отраслей промышленности. Это позволяет по иному взглянуть на нее, тем более, что реально указанный кризис является еще более серьезным, и «сфера услуг» выступает всего лишь индикатором глубинных процессов развития общества. Но обо все этом будет сказано потом…
http://anlazz.livejournal.com/131552.html
